Выстояли, выжили

Когда началась война, мне было 14 лет. Мой отец ушел в 1941 году на фронт, он был военнослужащий, служил в штабе на Дворцовой площади. Моя старшая сестра также ушла на фронт добровольцем — медсестрой, она училась на 2 курсе мединститута. Остались в Ленинграде мама, средняя сестра Лена и я, обе школьницы. Нас, школьников-подростков, мобилизовали в ремесленные училища. Мы обе получили повестки в РУ № 18, которое находилось на Обводном канале. Первое время там мы жили, получили форму здесь же и питались, но это было недолго. Учили нас слесарному ремеслу. Точили и шлифовали в тисках какие-то металлические кубики. В училище работали до тех пор, пока могли ходить и стоять — всего три месяца.

Осенью 1941 года стали эвакуировать из Ленинграда население с детьми, инвалидов, стариков промышленные предприятия. Это было началом эвакуации.

Начались непрекращающиеся бомбежки Ленинграда, на город сыпались фугасные и зажигательные бомбы. Город бомбили ночью, начиная с 23 часов, а днем обстреливали из дальнобойных орудий. В первые дни больше бомбили промышленные предприятия: фабрики, заводы, склады. Появились диверсанты, сигнализировавшие самолетам с крыш домов зелеными ракетами, куда бомбить. Когда по радио передавали «Воздушная тревога» и выли сирены, то все жители уходили из своих квартир в бомбоубежище, в нашем доме его не было, мы бежали через дорогу в соседний дом. В бомбоубежище взрослые и дети ложились подряд на нары из досок, а под нарами была грунтовая вода.

Здесь и ночевали; вставали с отекшими ногами, продрогшие от сырости. Однажды, когда все жильцы зашли в убежище, и старшая по убежищу закрыла дверь, я увидела в углу сидящего мужчину в железнодорожной форме, он как-то странно оглядывался по сторонам. Мужчин в убежищах почти никогда не было. Я пошла сказать об этом старшей по убежищу. В то время много говорили и развешивали листки о диверсантах, которые любыми путями пробирались в город. Старшая потребовала у мужчины документы, оказалось, что у него было три паспорта на разные фамилии и ракетница. Он говорил на русском ломаном языке, был пьян. Его тут же задержали. Вскоре мы перестали бегать в убежище — привыкли к бомбежкам, да и сил не было туда идти.

Начался голод. С 13 ноября 1941 года норма хлеба населению была снижена. Рабочие и ИТР получали по 300 грамм, а все остальные — по 150 грамм. Прекратилась навигация по Ладоге, почти совсем не стали поступать продукты, и этот скудный паек урезали, стали получать по 125 грамм суррогатного хлеба. Мама не вставала, в больницу не брали; там все было переполнено.

Мы с сестрой узнали, что сгорели Бадаевские склады, что там можно набрать сладкой патоки. Когда мы туда пришли, то кроме черной жженой земли ничего не было. Мы попробовали на вкус эту землю и ушли домой. Каждый раз ходили по очереди с сестрой ночью стоять за хлебом, утром хлеб получали вместе, боялись, чтобы не вырвали хлебные карточки.

Наступили сорокоградусные морозы. Замерз водопровод, остались без воды, тепла, погас свет. Люди умирали от голода и холода. Везде лежали умершие тела, завернутые в простыни и тряпки.

В училище мы с сестрой больше не ходили. Умерших там ребят, сложенных штабелями, ничем не покрытых, вывозили машинами на братские могилы. У меня началась цинга, стали выпадать зубы, была сильная дистрофия. Ноги опухли, кровоточили пятки, из обуви могла носить только отцовские военные сапоги 42 размера. Спали дома во всей одежде, нательные вши заедали. Я была похожа на скелет, обтянутый кожей.

Отец один раз присылал нам с солдатом в маленьком мешочке ржаных сухарей, это было большое счастье, радость и слезы. Как мы их берегли! Папа и старшая сестра воевали в районе Пулковских высот. Фронт был рядом, на окраине Ленинграда, там была трамвайная остановка «Стрельна».

Все, что было дома и горело, жгли в буржуйке: книги, стулья, игрушки, грелись и варили баланду из чечевицы. Одну пайку хлеба (125 грамм) меняли на полплитки жмыха. Дома размачивали, пекли на буржуйке, соскабливали ножом и ели. Ночью мучались животами.

Однажды, когда я шла в аптеку за лекарством для мамы, вдоль нашей Звенигородской улицы низко летел немецкий самолет и стрелял из пулемета, я прижалась к стене; видела смеющееся лицо немецкого пилота. С наступлением весны 1942 года все трудоспособное население города вышло на работы по расчистке дворов, улиц ото льда, снега и нечистот. Мы с сестрой тоже вышли на уборку, мама лежала больная, отекшая, не вставала. В большие фанерные ящики мы загружали нечистоты и тащили их по 8−10 человек, затем сбрасывали в Обводный канал. 15 апреля 1942 года услышали первый звонок трамвая. К концу месяца пошли трамваи по пяти линиям. Не верилось, что пережили ужасы зимы. Питание населения немного улучшилось, стали получать по карточкам весьма ограниченное количество круп, сахара, жиров. Но последствия тяжелой и суровой зимы продолжали сказываться на людях; умирали от голодного истощения, на улицах все еще лежали незахороненные трупы.

К концу осени 1942 года мы перебрались на бульвар Профсоюзов, 4, наш дом по улице Звенигородской пришел в негодность, рядом с ним при очередном артобстреле разорвался немецкий снаряд.

В августе 1943 года по домам ходили учителя и собирали оставшихся в живых малых детей и школьников для эвакуации. Хотя в Ленинграде стало немного лучше, но город все еще бомбили. Эвакуировали через Ладогу. Я была очень истощенной, мама боялась, что могу умереть. Решили: мне надо ехать, а сестре — оставаться с больной мамой. Мы не знали, кто из нас выживет, мама плакала, прощаясь со мной, она не думала, что я выживу.

Погрузили нас на баржу, по трапам спустились в трюм, там было холодно и темно. Сколько было слез и крика! По дороге я заболела, долго была без памяти, а когда очнулась, то увидела, что лежу на больничной кровати, ко мне подошли мои подруги, с которыми я эвакуировалась, это они привезли меня в больницу и не ждали, что я выживу, но Бог помог мне выжить! Привезли нас в Куйбышевскую область, на станцию Похвистнево, расселили по квартирам, наша хозяйка оберегала нас, особенно меня, я была очень худой и слабой. Вскоре приняли меня на работу кассиром на строительстве кожзавода, а с февраля 1944 года работала оператором на газпромысле № 1. Когда немцев отогнали от Ленинграда, я написала маме письмо, чтобы прислали мне вызов. В августе 1944 года поездом через Москву вернулась в свой родной Ленинград. Два месяца не работала, а потом меня устроили в Военно-строительное управление Ленинградского фронта. Работала рабочей овощехранилища, подсобной рабочей в типографии, ученицей типографских машин.

Радостную весть о Победе услышала на работе. Мы встречали наших дорогих и долгожданных воинов-победителей со слезами радости, с волнением. На Дворцовую площадь шли колонны солдат по пяти улицам.

Я стояла" в толпе у Александровского сада, вдруг меня поднял на руки какой-то офицер-грузин и понес на руках в колонне. Вечером был грандиозный салют, всеобщее ликование и гуляние.

В Саров приехала в августе 1948 года вместе с мужем. С 1957 года по 1991 год работала на ЭМЗ «Авангард» в должности начальника канцелярии, имею много наград, благодарностей, Саров люблю, но красавец Ленинград всегда в моем сердце.

По книге Л. Куриленко подготовила В. Зотова