«РДС-1». Почему?

Условное наименование первой советской атомной бомбы «РДС-1» до сих пор вызывает у многих недоумение. Почему ее так «окрестили»? Продолжаем начатую в предыдущем номере публикацию, подготовленную Л. А. Кочанковым.

Выступая на второй исторической конференции РФЯЦ-ВНИИЭФ (1996 год) бывший «атомный» разведчик, Герой России, полковник в отставке Владимир Борисович Барковский, вспоминая события тех лет, сказал: «Следует подчеркнуть, что на протяжении всего периода, затраченного на создание отечественного атомного оружия, конспирация своей собственной деятельности и отечественных работ не ускользали из поля зрения разведки. В конце 1945 года начальник разведки П. М. Фитин рапортовал наркому госбезопасности о некоторых признаках ослабления секретности Лаборатории № 2: многие сотрудники Академии наук, не имеющие к ней прямого отношения, осведомлены о характере ее деятельности и персонале.

В связи с этим в рапорте предлагалось ходатайствовать о создании правительственного органа для руководства решением проблемы военного применения урана и о перенесении центра работы по созданию атомного оружия в какой-либо отдаленный от Москвы район».

В августе 1945 года постановлением Государственного комитета обороны СССР были созданы: Специальный комитет во главе с Л. П. Берией, на который была возложена организация всей деятельности по использованию атомной энергии в СССР и Первое Главное Управление (ПГУ) при СНК (СМ) СССР, на которое была возложена задача непосредственного руководства научно-исследовательскими, проектными, конструкторскими организациями и промышленными предприятиями по использованию атомной энергии и производству атомных бомб.

Режим секретности в СКО был самый строгий. Повестки дня, материалы (записки, проекты предложений и т. д.) не рассылались: члены комитета знакомились с документами лично у секретаря СКО В. А. Махнева. Приглашенные руководители наркоматов и ведомств принимали участие в обсуждении только того конкретного вопроса, который касался данного наркомата или ведомства (а не всех вопросов повестки дня). О режиме секретности в СКО можно судить по такому факту: письма из секретариата Л. П. Берии в секретариат И. В. Сталина направлялись всегда с пропущенными в машинописном тексте словами: атомная бомба, уран, плутоний и т. п., которые могли бы расшифровать в малейшей степени машинисткам и работникам секретариата действительные наименования работ. Эти слова потом от руки вписывал в печатный текст секретарь СКО.

Когда же СКО стал готовить постановления СМ СССР о строительстве заводов и комбинатов, о развертывании работ по атомному проекту, то в них вписывать от руки специальную терминологию было нельзя, так как выписки из постановлений СМ СССР рассылали по многим министерствам, ведомствам и предприятиям, подключенным к данной проблеме. В связи с этим в постановлениях стала применяться шифровка материалов, которые будут производить заводы и комбинаты: «алив» — гексафторид урана, «гидроксилин» — тяжелая вода, «аметил» — плутоний, «селен» — торий, «кремнил» — уран и т. п. Эта зашифровка менялась время от времени.

16 марта 1946 года СКО выносит решение по п. 1 заседания «Вопросы лаборатории № 5» (первоначальное название создаваемого КБ):

«1. Реорганизовать сектор 6 Лаборатории № 2 АН СССР в Конструкторское бюро при Лаборатории № 2 АН СССР по разработке конструкции и изготовлению атомной бомбы.

2. Указанное Конструкторское бюро впредь именовать Конструкторское бюро № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР».

И далее записано в постановлении:

«4. Считать необходимым привлечь Институт химической физики АН СССР (директор академик Семенов Н. Н..) к разработке по заданиям Лаборатории № 2 (начальник академик Курчатов И. В..) теоретических расчетов, связанных с конструированием атомной бомбы, проведению измерений ядерных констант и подготовке к проведению испытаний атомной бомбы …

6. Принять предложение комиссии т.т. Ванникова, Яковлева, Завенягина, Горемыкина, Мешика и Харитона о размещении КБ-11 на базе завода № 550 Наркомсельхозмаша и прилегающей к нему территории».

И вот, когда в СКО стали готовить постановление СМ СССР о КБ-11, задумались: хоть документ имеет высший гриф секретности («совершенно секретно/особая папка»), но он в виде выписок пойдет по ведомствам и организациям. Там будет написано, что создается КБ для разработки атомной бомбы, это станет известно многим в Москве, и может произойти утечка сведений. А если это дойдет до разведок капиталистических стран, там сделают вывод: СССР близок к созданию атомной бомбы. На деле же еще ничего нет: ни урана, ни плутония, ни тяжелой воды, ни чистого графита, нет еще даже опытного реактора, с которого начинали американцы. Утечка сведений о создании КБ-11 могла подтолкнуть правительство США к применению силы против СССР для достижения своих гегемонистских устремлений.

Поэтому Постановление С. М. СССР № 805−327сс/оп от 9 апреля 1946 года «Вопросы Лаборатории № 2» вышло в зашифрованном виде. Вместо «разработка атомной бомбы» записано: «разработка конструкции и изготовление опытных реактивных двигателей». Профессор Ю. Б. Харитон назначен главным конструктором КБ-11 по конструированию и изготовлению реактивных двигателей. Институт химфизики АН СССР привлечен к проведению расчетов, связанных с конструированием реактивных двигателей.

Почему выбрана именно такая зашифровка, а точнее — дезинформация?

Реактивные двигатели, как и атомная бомба, связаны с авиацией и ракетной техникой. СССР в это же время начинает интенсивно развивать реактивную авиацию и ракетную технику. 13 мая 1946 года И. В. Сталин подписал постановление о создании при СМ СССР Специального комитета по реактивной технике во главе с Г. М. Маленковым. Л. П. Берия как заместитель председателя СССР курировал разработку реактивных управляемых снарядов для систем ПВО страны. Он присутствовал на испытаниях ракетной техники на полигоне Капустин Яр. Создание реактивной авиации и ракетной техники полностью не скроешь (самолеты и ракеты летают), вот и дали дезинформацию о КБ-11, чтобы раньше времени не раскрыть его действительное назначение. Тем более, что завод № 550, на базе которого создано КБ-11, в годы войны выпускал корпуса для реактивных снарядов «Катюша». Не исключено, что учитывалось и то, что П. М. Зернов, человек известный в советском правительстве, в мае 1945 года как уполномоченный Особого комитета при ГКО участвовал в вывозе в СССР оборудования немецкого опытного завода реактивных снарядов.

Кто придумал такую зашифровку атомной бомбы, пока неизвестно; для этого надо изучить материалы в архивах НКВД-КГБ СССР. Представляется, что это был коллективный труд курировавшего в целом атомный проект отдела «К» КГБ СССР и ПГУ при СМ СССР.

Поскольку профиль работы Лаборатории № 2 был в какой-то мере «засвечен», совсем не упоминать в постановлении СМ СССР об атомной энергии было нельзя. Поэтому в Постановлении С. М. СССР № 805−327сс/оп был записан пункт:

«5. б) Организовать в Институте химической физики АН СССР разработку теоретических вопросов ядерного взрыва и горения и вопросов применения ядерного взрыва и горения в технике». Вот так, идет теоретическая проработка, мы только в начале пути.

Другое Постановление С. М. СССР № 1286−525 от 21 июня 1946 года «О плане развертывания работ КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР» продолжает шифрование:

«1. а) создать … «Реактивный двигатель С (сокращенно «РДС») в двух вариантах — с применением тяжелого топлива (вариант С-1) и с применением легкого топлива (вариант С-2)».

Далее в постановлении продолжает употребляться терминология, относящаяся к реактивным двигателям: дизельное топливо, синхронные свечи, сжатие топливной смеси и т. п. Как видим, за буквой «С» стоят только варианты С-1 и С-2, расшифровки «специальный» — нет.

Л.П.Берия, отсылая данное постановление на подпись И. В. Сталину, предупреждает его письменно: «Ввиду особой секретности проект зашифрован условными обозначениями».

Аббревиатура «РДС-1» и «РДС-2» появилась в Постановлении С. М. СССР от 8 февраля 1948 года «О плане работ КБ-11 Лаборатории № 2», в котором отмечается, что КБ-11 не выполнило Постановление С. М. СССР от 21 июня 1946 года «в части отработки основных узлов «РДС». В постановлении установлены новые сроки государственных испытаний РДС-1 и РДС-2. Позднее приняты постановления, в которых уже фигурируют РДС-3, РДС-4, РДС-5 и т. д. Это условное наименование атомных бомб прижилось и применялось более 10 лет, уже без привязки к «реактивным двигателям».

Следует отметить, что шифровка под «реактивный двигатель» применялась в основном для Москвы, так как там была наибольшая вероятность утечки секретных сведений об атомном проекте.

На местах, где строились заводы, комбинаты, КБ, были созданы закрытые объекты, работники которых не имели права вообще ничего говорить о своей работе (о чем давали подписку) и в первые годы существования объектов никуда за их пределы не выезжали.

Постановления с «реактивными двигателями» доводились только до руководства КБ-11, а большинство работающих в КБ-11 об этих шифровках и не знали. Аббревиатура «РДС» в документации никак не связывалась с «реактивными двигателями»: просто изделие «РДС-1»

Высшее руководство страны постоянно напоминало о бдительности. 25 декабря 1946 года в Лаборатории № 2 под руководством И. В. Курчатова был пущен уран-графитовый реактор Ф-1. Уран для реактора был вывезен из Германии, своего урана в СССР в то время не было.

Когда о пуске реактора Ф-1 было доложено И. В. Сталину, то (как вспоминал об этом член СКО М.Г.Первухин) он «…с большим пристрастием расспрашивал И. В. Курчатова и других о значении этого события. Убедившись в достоверности наших сообщений и соображений, он предложил держать этот факт в самом строгом секрете, чтобы заграничная разведка об этом достижении в СССР не разнюхала».

Начиная атомный проект и в СССР, никто заблаговременно не знал, когда будет атомная бомба. Трудностей было много.

Насколько сложно шло, например, освоение производства плутония, показывает пример: 24 марта 1949 года (за пять месяцев до первого испытания советской атомной бомбы) член СКО Первухин обращается к Берии с письмом: «Прошу Вашего разрешения отправить 4 грамма «аметила» (читай — плутония) т. Харитону для проведения научно-экспериментальных работ. Тов. Харитон подтвердил, что весь «аметил» сохранится. Если будут потери при изготовлении шлифов, то незначительные, возможно, что и этих потерь удастся избежать.

Тов.Ванников и Курчатов подтверждают необходимость отправки 4 граммов «аметила» Харитону».

Берия 25 марта 1949 года написал на этом письме резолюцию: «Согласен. 1. Передать под ответственность т.Зернова. 2. Тов. Сазыкину проследить за обеспечением надлежащего порядка доставки, хранения препаратов и секретности работ».

В СССР к августу 1949 года планировали накопить плутония примерно на шесть атомных бомб, а сделали только на одну. Л. Д. Рябев и Г. А. Гончаров в статье «О создании первой отечественной атомной бомбы», опубликованной в журнале «Успехи физических наук» № 1 за 2001 г., отметили: «…После испытания 29 августа 1949 года у СССР в течение нескольких месяцев не было ни одного экземпляра атомной бомбы, так как еще не было наработано необходимое хотя бы для минимального боезапаса количество плутония».

ЦРУ США получало кое-какие сведения о начале работ по атомному проекту в СССР. Они знали, что СССР вывозит из Германии физическое лабораторное оборудование, вывез группу немецких ученых-физиков, перенацеливает некоторые научные коллективы на решение производственных задач особого назначения.

ЦРУ было особенно встревожено, когда был арестован английский физик Алан Мэй, который передал советской разведке образцы урана и кое-какие сведения о реакторах. Это произошло в начале 1946 года в результате предательства шифровальщика ГРУ в Канаде И.Гузенко.

Но составить полную картину по атомному проекту СССР ЦРУ не смогло. Американский историк Дэвид Холлоуэй высказал по этому поводу такое суждение: «Испытание советской атомной бомбы произошло раньше, чем это ожидалось в Соединенных Штатах. Правительство США приступило к сбору разведывательной информации о советских ядерных исследованиях с весны 1945 года, но не смогло составить ясную картину советского прогресса в этой области, который постоянно недооценивался. В июле 1948 года директор ЦРУ адмирал Р. Хилленкотер направил Трумэну меморандум, в котором говорилось, что «самой близкой датой, когда можно осторожно считать возможным завершение работ над первой советской атомной бомбой, является середина 1950 года, более вероятной считается середина 1953 года».

Этот вывод отражал взгляды разведывательных органов в целом. Через год, 1 июля 1949 года, он высказал ту же оценку. Это случилось меньше, чем за два месяца советского испытания». (В.Л.Мальков, «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия», Москва, 1995 г.).

Адмирал Хилленкотер уступил место директора ЦРУ У. Б. Смиту.

22 сентября 1949 года президент Г. Трумэн объявил в печати, что, по данным правительства США, в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Это сообщение вызвало на Западе политическую панику. Данные об атомном взрыве были получены с помощью радиохимических проб атмосферы.

В ответ на это в советской печати было опубликовано сообщение ТАСС от 25 сентября 1949 г., в котором отрицался факт проведения атомного взрыва в СССР. Объяснялось это так: «в СССР ведутся строительные работы больших масштабов, которые вызывают необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств». А вот далее в сообщении было самое главное: «Что же касается производства атомной энергии, то ТАСС считает необходимым напомнить, что еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия, и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В. М. Молотова как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 года. Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия уже в 1947 году.

Конечно, заявление В. М. Молотова от 6 ноября 1947 года было блефом, но во спасение страны. В книге «Добро или зло? Философия стабильного мира», (книга 1, Москва, Саров, 2002 г.) научный руководитель РФЯЦ-ВНИИЭФ, академик В. Н. Михайлов и профессор Академии военных наук, «ядерный аналитик» КБ-1 С. Т. Брезкун по этому поводу высказались так: «И этим, так сказать, «правдивым» блефом СССР своего добился. Запад был шокирован, пожалуй, не столько даже тем, у СССР в 1949 году действительно обнаружилось ядерное оружие, сколько тем, что оно, похоже, было у него уже в 1947 году. А из этого следовало, что СССР обладает не единичными экземплярами бомбы, а по крайней мере, десятком-двумя, а, то и более того (экстраполяцию проделать было несложно).

Этот шаг Сталина, обеспечивший уверенность Америки в наличии у СССР неожиданно обнаружившегося ядерного потенциала (пусть его тогда в реальности еще не было), сыграл в деле сохранения мира и обеспечения стабильности безусловно выдающуюся роль».

Угроза применения ядерного оружия со стороны США была реальна. 30 октября 1950 года во время начавшейся войны в Корее, когда Китай своими добровольцами поддержал КНДР, Г. Трумэн дал понять, что использование ядерного оружия против Китая возможно. В апреле 1951 года он принял решение развернуть ядерные силы на месте операции в Тихом океане. И только вмешательство правительств Великобритании и Франции, обеспокоенных тем, что СССР — союзник Китая и КНДР — может ответить ударом по их территориям (до США СССР пока еще не мог достать), заставило Трумэна отказаться от этой затеи. На деле СССР в 1950 году, да и в начале 1951 года, ответить ядерным ударом никому не мог. Первые три серийные атомные бомбы типа «РДС-1» вышли с завода № 551 («Авангард») в декабре 1951 года.

Таким образом, «РДС-1» — это «реактивный двигатель варианта С-1», и ничего более. А «Россия делает сама», «Реактивный двигатель Сталина» — это устное народное творчество, как и родившееся в народе название «Катюша», которого ни в КБ, ни на заводах не давали.

В заключении отметим, что секретность информации о советском ядерном потенциале создавала у США неуверенность в абсолютном превосходстве, и эта политика сыграла положительную роль.

(Материал предоставлен ЦОИ ВНИИЭФ)