Война на пороге

Иван Сергеевич Солдатенков, один из старейших работников ВНИИЭФ, родился 7 декабря 1924 г. в деревне Андреевская Дорогобужского района Смоленской области.

Работать начал в трудные военные годы. Окончив Московский станкостроительный институт в 1949 г., Иван Сергеевич работал во ВНИИЭФ инженером-конструктором, руководителем группы, заместителем начальника отдела, а с 1960 г. по 1991 г. — начальником отдела.

Высококвалифицированный специалист с большим опытом конструкторской работы, хороший организатор, он умело сочетал производственную и воспитательную работу. Под его руководством и при непосредственном участии отдел разработал и внедрил в практику серию испытательных установок, а также большое количество испытательной оснастки, позволяющих в полной мере проводить испытания изделий по тематике предприятия. Он автор и соавтор пяти изобретений.

И.С.Солдатенков награжден: медалью «За трудовую доблесть», орденом «Знак Почета», орденом Трудового Красного Знамени, медалью «Ветеран труда». Он был почетный ветеран предприятия.

Дома у Ивана Сергеевича одна стена была полностью занята написанными им самим русскими пейзажами. Работать пришлось всю жизнь на техническом поприще, но искусство он любил искренне и давно: в тридцатые годы в подмосковном поселке дирижаблестроителей Долгопрудном рисование в школе вел выпускник петербургской Академии художеств Кабанов; именно благодаря ему еще в старших классах, перед войной, Иван Солдатенков начал серьезно заниматься искусством и не оставил свое увлечение. Несколько его работ куплены для картинной галереи города, еще одну мы можем сейчас видеть на посвященной Победе выставке в выставочном зале.

Июнь 1941 г. Окончен 9 класс, впереди долгожданные каникулы. И вдруг — война! Я был убежден, что она закончится быстро, в приграничной зоне, и мы непременно победим. И все же в сердце запала тревога: первые сообщения с фронта неутешительны. Немцы продвигаются стремительно. 28 июня взят Минск. Всего за неделю они на полпути к Москве!!! Как же так?!

ОКОПЫ ПОД ЖУКОВКОЙ

В начале июля девятиклассников (десятиклассники уже призваны в армию) вызвали в школу и предложили ехать на строительство оборонительных сооружений.

И вот мы на Киевском вокзале. Зал ожидания забит молодежью. Вскоре к платформе подошел состав; нас — московских школьников и студенток — разместили по вагонам, и поезд тронулся. Поздно вечером мы уже на станции Жуковка, северо-западнее Брянска. Поступила команда освободить вагоны. Молодой лейтенант быстро построил нас в колонну, и мы двинулись в путь. Шли всю ночь по пыльным проселочным дорогам, по зеленеющим полям. Долгий безостановочный переход был непривычен и изнурителен. Под утро остановились в кустах возле большого села Жирятино, в сорока километрах южнее Жуковки. В полдень местный колхоз устроил нам там сытный обед. Наевшись, мы разбрелись по кустам, с опаской обсуждая положение. Ночь провели под открытым небом. Еще день провели без завтрака, обеда и ужина. Голодные как волки, бродили, собирая разбросанные накануне куски хлеба. Некоторые попрошайничали по домам. На третий день подошла полевая кухня. Нас накормили и развели по «квартирам». Нам достался большой, устланный соломой сарай. Расположившись головами к стенкам, остаток дня отдыхали. А утром нам вручили лопаты, и мы приступили к работе.

49 дней под руководством военных мы рыли противотанковые рвы и эскарпы. Работали с раннего утра до позднего вечера, без выходных дней. Начальник штаба батальона подполковник Лидин говорил нам, что здесь мы защищаем Москву.

Технология была такова: на некотором расстоянии друг от друга рыли глубокие, выше человеческого роста, колодцы с двумя нишами на дне, куда военные закладывали взрывчатку. Одновременный её подрыв в нескольких колодцах образовывал участок чернового рва, ров доводили лопатами до правильной формы — с отвесными стенами и плоским дном.

Фронт приближался. 16 июля пал Смоленск, в начале августа — Рославль. Работать стало небезопасно. Немцы по 9 «юнкерсов» в строю непрерывно бомбили Брянск, пролетая над нами, и безнаказанно возвращались назад. Лишь однажды три наших истребителя И-16 пытались расстроить их строй, но своими мелкокалиберными «шкасами» ничего сделать не смогли. Огрызаясь крупнокалиберными пулеметами, «юнкерсы» летели, как неприступная крепость. «Юнкерсы» нас не бомбили, но одиночные одномоторные самолеты все же удостаивали вниманием.

Дважды сбрасывали листовки, в одной говорилось, что наша армия разбита, сын Сталина добровольно сдался в плен и что наш труд напрасен. В другой была карикатура: Сталин играет на гармошке и поет: «Последний нынешний денечек гуляю с вами я, друзья…»

С ревом они низко проносились над нами, отчетливо была видна черная свастика: ощущение беззащитности было жутко. Прижавшись к стенке рва и прикрывшись лопатой, думали: «Сейчас полоснет из пулемета — и все!».

В третий раз самолет сбросил осколочные бомбы на табун рабочих лошадей. Одна бомба попала в дом сельсовета. Погибла женщина. Возвращаясь с работы, мы увидели: более десятка лошадей, сраженных осколками, лежали на лугу. У одних разорван живот и вывалились внутренности, у других разрублена шея, раздроблена голова, перебиты ноги. Некоторые еще были живы, вздрагивали, храпели. Невыносимо было смотреть на маленького жеребенка с перебитой ногой. Часть ноги висела на одной шкуре. Он то приподнимался, то падал, от боли из глаз, как у ребенка, текли слезы. В ту ночь я долго не мог уснуть.

В конце августа к нам в сарай вошел лейтенант, отобрал человек десять, посадил на машину, и мы поехали. Проехали окопы, в которых сидели красноармейцы, и оказались на железнодорожной станции «Красная», километрах в десяти от станции Жуковка. Лейтенант сказал, что нам предстоит уничтожить склад, чтобы не достался немцам. На станции ни души, гробовая тишина. Мы почувствовали, что находимся в межфронтовой полосе.

Склад был небольшим, но ценностей в нем было немало. Подгоняемые страхом, как бы не попасть в лапы немцам, мы разрывали мешки с цементом, засыпали им профильную сталь и прутки и поливали водой, разбивали ящики с какими-то приборами и оконным стеклом.

Помню, из-за угла склада к нам осторожно подошел мужчина и, глядя на наш «разбой», попросил лист стекла. Лейтенант прогнал его: «Предатель! Ждет не дождется немцев». Такое было: некоторые недовольные советской властью действительно ждали их.

27 августа распространился слух, что мы окружены. Бросив лопаты, мы стали рассуждать, как быть. Кто-то сказал, что знает, как выйти из окружения. Ночью решили бежать. Это сразу стало известно начальнику штаба. Он убедил нас, что это провокация, сказал, что наш срок пребывания истекает и на днях нас отправят в Москву.

И действительно, 30 августа нас доставили в Брянск, где нас ждал железнодорожный состав. Отъезжая, по обеим сторонам железнодорожного полотна мы видели искореженные вагоны, платформы, цистерны.

НЕМЕЦКИЕ ТАНКИ УЖЕ В МОЖАЙСКЕ

Москва встретила сурово. С 21 июля ее каждую ночь бомбили, были жертвы и разрушения. Школа не работает. Мы устроились на завод, в механический цех, учениками. Мне достался токарно-револьверный станок. Под присмотром наставника вытачиваю простые детали.

Фронт приближался. 20 октября в Москве и прилегающих районах объявлено осадное положение. Наш завод эвакуируется. Бросая благоустроенные квартиры, оставляя мебель, уезжают специалисты. Нам разрешено занять комнату в трехкомнатной квартире летчика-испытателя у нас в Долгопрудном. Вторую комнату занимает тетя Матрена с семьей. И мы переезжаем из бараков. Некоторые квартиры, еще не занятые, открыты настежь. Мы с двоюродным братом бродили, выбирая и перетаскивая в свои комнаты брошенные вещи: стулья, картины, книги.

В конце октября немецкие танки уже в Можайске, в Волоколамске. Налеты на Москву все интенсивнее, и ночью и днем.

В это время отец работал в Москве на герметизации подвалов под газоубежища, мама — санитаркой в больнице, а мы с сестрой дома слушали радио, отмечая на карте занятые немцами подмосковные города. По радио несколько раз в день звучит песня-набат:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой,

С фашисткой силой темною,

С проклятою ордой.

Я уговорил отца взять меня в помощники. На Арбате замешиваю цементный раствор, подаю кирпичи, распиливаю доски. Третьего декабря немцы уже в Красной Поляне, в семи километрах от Долгопрудного. Я остаюсь дома: если что, помочь маме с сестрой выбраться из зоны сражения. Почти рядом с домом установлено дальнобойное орудие. На железнодорожной станции, ощетинившись пушками, стоит бронепоезд. Наши новейшие скоростные бомбардировщики ПЕ-2 и штурмовики ИЛ-2 летят в сторону Красной Поляны, возвращаются и вновь летят. Я с восторгом и надеждой смотрю на них и шепчу: «Ах вы милые, родные, ну давайте же, бейте их, бейте!».

Немецких самолетов над Долгопрудным я больше не видел.

В результате контрнаступления Красной армии 8 декабря освобождена Красная Поляна. Несколько дней спустя я побывал там: возле уцелевшего дома стоит на полколеса в снегу немецкое орудие, на заснеженном поле валяются опрокинутые немецкие машины, мотоциклы и замерзшие туши лошадей. Долгопрудненские женщины и подростки ходили туда с топорами и вырубали из этих туш мясо. Оно было почти черное, с неприятным запахом, но время было голодное. Однажды соседка принесла нам кусок этого мяса, и мы с отцом его съели, а мама с сестрой отказались.

К 16 декабря освобождены Истра, Солнечногорск, Клин, Калинин (Тверь). К 30 декабря — Таруса, Наро-фоминск, Волоколамск, Калуга.

В конце 1941 г. возобновила работу школа. В 10 классе всего 12 человек, 6 ребят: с весенним призывом трое ушли на фронт и вскоре погибли.

Занятия велись интенсивно, но я находил время самостоятельно осваивать технику масляной живописи, иногда выходил на этюды, изучал анатомию для художника, делал карандашные наброски с натуры даже на уроках в классе (портрет соседа по парте Валентина Климова, ставшего доктором технических наук, профессором Московского авиационного института, сохранился до сир пор).

НА АВИАЗАВОДЕ

Окончен 10 класс. Осенью мне и моим товарищам Валентину Климову и Евгению Демину исполняется 18, нас призовут в армию. При райвоенкомате открылась артиллерийская школа сержантов, и мы готовили документы для поступления. Но судьба распорядилась иначе. На наш скромный выпускной вечер пришел директор авиазавода, только что образованного в корпусах эвакуированного, и уговорил поступить на завод: ремонтировать подбитые и потерпевшие аварию истребители МИГ-3, ЛАГГ-3, ЛА-5, и ЯК-1.

Я был принят на должность комплектовщика в цех, где осматривали поступившие в ремонт машины, выявляли повреждения, разбирали самолет вплоть до голого фюзеляжа, распределяли и оформляли по цехам заказ на ремонт поврежденных узлов и деталей и изготовление новых. Все годное оставляли в цеху, очищали, промывали. Моторы отправляли на московский завод.

Я, после очистки и промывки всего оставшегося годного (баков и трубопроводов бензосистем и систем водяного охлаждения, тяг управления, кронштейнов и др.) собирал их в комплект для подачи в сборочный цех.

Наш цех отвечал за своевременную подачу на сборку всего комплекта, в том числе узлов и деталей из других цехов. Сроки были жесткие (по самолету в сутки), и если во время сборки чего-то не хватало, прибегал начальник производства, черноволосый грек Трианофилов, и грозно распекал цеховое начальство. Тогда я, хватая ключи и отвертки, бежал к еще не разобранным самолетам, быстро находил и снимал нужную неповрежденную деталь и спасал положение.

Начальство ценило меня, и каждый раз, когда я получал повестку из райвоенкомата, заместитель начальника цеха отбирал ее, вместе со мной шел на призывной пункт во дворце культуры, рядом с заводом, и отстаивал меня.

Весной 1943 г. в цеху образовался участок сборки опытного реактивного истребителя. Странно было видеть в его передней части вместо мотора кабину пилота.

В это время сменили начальника цеха: им стал небольшого роста, на вид суровый еврей Брегман. Ему почему-то не понравился (видимо, нерасторопностью) прежний начальник планово-диспетчерского бюро, и он назначил вместо него меня. Мне, мальчишке, было очень неудобно перед предшественником, но меня никто не спрашивал. В этой должности я проработал месяца четыре.

ПЕРЕЛОМ

Летом 1943 г., после разгрома немцев под Курском и Белгородом, когда обозначился коренной перелом в войне, а промышленность испытывала острый недостаток в инженерных кадрах, вышло постановление правительства, которое предоставляло ребятам бронь в ряде московских технических институтов (авиационном, МВТУ, энергетическом и станкоинструментальном) и запрещало удерживать их на любых предприятиях. Постановление распространялось на фронтовиков, ушедших на фронт со старших курсов этих институтов.

Я об этом не знал. Вдруг в начале октября прибегает ко мне в цех Женя Дёмин, показывает справку, что он зачислен в станкоинструментальный институт, и говорит, что ребят с хорошим аттестатом принимают без вступительных экзаменов. На следующий день вместе едем в институт, меня принимают, и я увольняюсь с завода.

Мне жаль было покидать завод, я привык к нему — к его четкому напряженному ритму, к гулу станков, визгу дрелей, грохоту клепальных пневматических молотков, к самолетам и людям.

И.С.Солдатенков