Стрелок-радист ночного бомбардировщика (продолжение № 1)
Продолжение. Начало в № 12.
Андрей Федорович Редюшев родился в 1925 году в селе Лопатино Пензенской области.
Призван в армию в декабре 1942. С апреля 1944 по октябрь 1950 года служил в 5-й гвардейском бомбардировочном Севастопольском авиационном полку авиации дальнего действия. Стрелок-радист бомбардировщика Ил-4. Участвовал в 47 боевых вылетах. Последнее воинское звание — старшина.
Награды: ордена Отечественной войны 1 и 2 степени, медали «За взятие Кенигсберга», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «За победу над Японией».
С августа 1956 года по август 1994 года работал во ВНИИЭФ. Награжден орденом «Знак Почета». С 1994 года пенсионер.
5 ГБАП ДД
— Наш 5-й гвардейский Севастопольский бомбардировочный авиационный полк ДД базировался в тот момент на полевом аэродроме у деревни Сутиски в Винницкой области. Началась фронтовая жизнь. По правилам, какие были в нашем полку, неопытные молодые экипажи на боевые задания сразу не пускали.
Экипаж с инструктором перед самостоятельным боевым вылетом должен был полетать вокруг «по коробочке», ознакомиться с «географией», слетать к линии фронта.
Новичок-штурман должен был в качестве стажера сделать 3 боевых вылета с экипажем, имеющим боевой опыт, совместно с опытным штурманом. Наш штурман-стажер Паша Бузовский из такого второго вылета не вернулся. Через месяц в часть вернулся только командир экипажа — Титов, в будущем наш комэск и Герой Советского Союза. А где его штурман, где наш штурман-стажер Паша Бузовский, стрелок Ахтырский, стрелок-радист, не помню фамилию, лежат — неизвестно…
Когда весь экипаж не возвращался, никаких домыслов не строили. Но когда возвращался только командир экипажа, появлялся шепот-подозрение: «Наверно, на прыжок команды не отдал…». И домыслы всякие… Командиры оправдывались: «Давал я приказ, давал…».
Обычно вещи и койки тех, кто не вернулся из боевого вылета, неделю не трогали. И если за это время хозяева не появлялись, то вещи сдавали на хранение в каптерку эскадрильи. Там они хранились, по крайней мере, месяц. А куда потом девались — не знаю. Скорее всего, отсылали родственникам…
Вот фото: Паша вместе с нашим командиром экипажа Ушаковым Борисом Николаевичем — успел сфотографироваться.
— На фотографии погибший штурман и ваш командир еще без гвардейского значка.
— Не знаю, как в других полках, а у нас было установлено правило — «заработай». Это касалось и звания гвардейца. Насколько помню — 10 боевых вылетов. А мой первый штурман значок не заработал…
Пришел в наш экипаж молодой штурман — Пронин Геннадий Александрович, и стали мы воевать до победного. В одном и том же полку, эскадрилье и на одной и той же машине.
Экипаж наш крепкий был, спаянный. И жили вместе, и ели вместе. Так было на всех самолетах. В экипаже числились и наземные специалисты: техник и механик самолета, моторист. В эскадрилье были «общие» специалисты по вооружению, радиооборудованию, электрооборудованию.
В 1985 году страна праздновала 40-летие великой Победы. Совет ветеранов полка разослал приглашения, и
— Наверно, первый вылет вам запомнился?
— Вот как раз свой первый боевой вылет и не помню, какой-то он невыразительный был, «безобидный». И «малые» цели не произвели впечатления и в памяти не сохранились. А вот Минск, Варшава, Будапешт, Бреслау, Штеттин, Штутгарт, Кенигсберг, пять раз летали на Берлин. Очень сложно было бомбить порты на Балтике. Туда мы летали из Белоруссии.
Когда планировались полеты над морем, мы надевали спасжилеты. Они, как жилетки у нынешних дорожных рабочих, оранжевые, в нерабочем состоянии совсем плоские, при попадании в воду автоматически надувались. Лодок в самолетах не было, не знаю почему. А в Балтийском море даже летом долго не поплаваешь — вода холодная…
Не только плавать, но и летать над морем неприятно и опасно, особенно ночью в тихую погоду — звезды и вверху, и внизу, при маневрировании на малой высоте можно потерять ориентацию, где верх, где низ. А вода при ударе на большой скорости, как бетон, — и в мелкие щепочки.
Запомнился первый вылет на Минск. Сцапали нас прожекторы, зенитки лупят вовсю… Во второй раз при подлете смотрим, прожекторы стоят, а зенитки молчат. Командир: «Ребятки, береги хвосты, здесь истребители».
Мы с Валькой осматриваемся, вижу — одна трасса, вторая. Докладываю командиру: «Самолета не вижу, стрельба по горизонту». Но обошлось.
Поскольку мы действовали в одиночку, то очень многое зависело от командира. Никогда на цель мы не выходили «в лоб» — с востока. Мне по переговорному устройству разговоры были слышны, командир со штурманом подробно обсуждали, как будто новую задачу решали: на каждую цель выходили по-особенному, чтоб неожиданно для противника, и снизить опасность от ПВО, и над целью поменьше находиться, и уходить безопаснее. Как на цель заходим, командир всегда моторы приглушал, чтобы немецкие звукоулавливатели нас подольше не слышали.
От цели мы всегда уходили с плавным снижением. Из прожекторов, конечно, вываливались резким снижением с набором скорости, до линии фронта шли по горизонту, как линию фронта проходили — плавное снижение к своему аэродрому. Это в нашем экипаже, а в других ухнут чуть ли не до бреющего или снижаются уступами, аж барабанные перепонки трещат. Другие стрелки нам немного завидовали, что у нас командир с головой.
Единственный вылет, который у нас был строго без самодеятельности, — это начало Берлинской операции. Мы бомбили Зееловские высоты. Каждому экипажу было строжайше приказано: невзирая ни на что выдерживать заданную высоту, скорость, время, направление, цель. Ни при каких условиях ничего не менять. Все маневры были регламентированы и выучены заранее. Считали, что противодействия нам не будет. Его и не было. Вы, наверное, этот эпизод помните: двести наших прожекторов ночью были направлены на позиции немцев, а мы к этому времени уже разворачивались домой. Поворачиваем на восток, а на предрассветном небе самолетов, как комаров на рыбалке. Зрелище — не забыть… Мы эшелонировано по высоте обгоняем «купчишек» — Ли-2, а нас на другой высоте Б-25 обгоняют. И все сработало.
Иногда погодные условия — страшнее врага. Расскажу про один такой вылет. Полет протекал нормально, но погода резко изменилась, и при подходе к цели мы попали в облачность — цель закрыта. Стали снижаться, а тут — интенсивное обледенение всего самолета. Мне еще можно башенку развернуть и в щель смотреть, а штурман уже цели не видит. Антиобледенителя (это — чистый спирт) мало — только на лобовое стекло летчика и на винты. И вдруг командир штурману: «Я уже ничего не вижу».
Мы все ниже, ниже, ниже… Вывалились под облака, а там дождь. Вдруг — страшный грохот. Это под дождем лед стал слетать, и его куски бьют по самолету.
«Свалились» мы с высоты 6000 до 1200 метров. И тут в «окне» штурман увидел море — значит, отклонились от курса. Развернулись. И немцы сами себя выдали прожекторами. А при облачности есть еще отражение от облаков, так что видимость хорошая. И, наконец — штурман докладывает: «Цель вижу». Мы прошли заградительный огонь, отбомбились с малой высоты (около 1000 метров) и — домой. Тут мы единственный раз при отходе от цели на высоту пошли, чтобы сразу в облака нырнуть. А то как на белом экране видны.
Когда при возвращении домой перелетали линию фронта, считали, что уже дома. Линия фронта сверху легко отличима — везде светомаскировка, а на линии непрерывно перепалки.
Бывало и так, что приходим с задания, а наш аэродром бомбят. Приходилось садиться на соседних аэродромах.
Летали мы еще и на разведку погоды над целью. Вылетали днем, набирали максимальную высоту и подходили к району цели уже в сумерках. Радировали сводку погоды, и командование принимало решение на вылет. Как ни странно, противодействия нам в таких полетах не было. Да и когда немцы к нам на аэродром наведывались, мы к этому спокойно относились, знали, что бомбардировщики раньше чем через пару часов не прилетят, а скорее всего и вовсе не прилетят.
Не боевых вылетов у нас мало было. Это первые полеты по прибытии в полк — облет района аэродрома да «прогулки» до линии фронта и обкатка моторов в воздухе после их замены. Тогда надо было налетать от 3 до 5 часов. Тренировочных полетов у нас не было.
— Как оценивались результаты боевого вылета?
— На слово результаты не учитывались. Специально на фотосъемку результатов «чужой» работы мы не летали, и каждый экипаж фотографировал своим аппаратом возникшие пожары — для документации.
— Встречались ли с ночными истребителями?
— Ночные истребители для меня — это экзотика какая-то. Может, фольга, которую мы сбрасывали, помогала… Ночного истребителя ни разу не видел, но к отражению атаки был готов, все время был в напряжении. А стрелял я в основном по прожекторам. Иногда они после этого гасли, может, и попадал.
За время боевых вылетов ночью у нас у всех глаза попортились — зрачки стали расширенными, плохо сжимались. На врачебных комиссиях у меня это отмечалось до 47-го года, потом прошло. Но на этих комиссиях придирались в основном к летчикам и штурманам, а нас со стрелком «не трогали».
С мая по сентябрь 1944 года мы до того долетались, что в эскадрильи от 10 самолетов осталось только два — наш и комэска. Комэску присвоили звание Героя Советского Союза, и он вместе со своим экипажем был вызван в Москву за наградами.
А у нашего самолета ресурс двигателей кончился. Инженер полка снял машину с полетов и поставил на смену моторов. Неделя на это ушла. Может, поэтому и живы остались. Кстати, на этой же машине мы и войну закончили.
После этого перелетели в Чемировцы, это рядом со станцией Каменец-Подольский. Работа дальней авиации связана с большими объемами транспортных перевозок — топливо, боеприпасы, запчасти, поэтому она тяготеет к железнодорожным станциям. В этом удобном месте пробыли недолго, поскольку лишились боеприпасов. А случилась такая история. Охраняли склад на железнодорожной станции старики — старший призывной возраст. И оказался на посту плохо слышащий «дед». Разводящий со сменой идет. Дед кричит: «Стой! Кто идет?». Наверно недостаточно громко ответили. Дед не слышит, из винтовки ба-бах. И попал не в разводящего, а в бомбу с термитными шарами. Она и рванула, а за ней весь склад. Взрыв огромнейшей силы. Что послужило причиной взрыва, узнали точно, поскольку произошло чудо — участники конфликта живы остались. Разводящий и смена тяжело ранены, но выжили, и дед-часовой, оказавшийся в самом эпицентре, тоже цел, только совсем оглох.
В результате полк остался без боеприпасов и срочно перелетел в город Клецк в Белоруссии. Отсюда летали и на побережье Балтики, Кенигсберг.
— За войну ваш полк бомбардировщиков сбил 44 истребителя. А как стрелкам засчитывали сбитых, тем более сбитых ночью?
— В нашем полку велся четкий учет сбитых немецких самолетов. Сбивали в основном днем, ночью их летали единицы. Если кто сбивал немца, то докладывал о месте и времени. Чаще всего это было над территорией противника, но наша разведка работала, и подтверждения приходили — по времени и месту падения. Иногда подтверждение приходило через очень большое время, но приходило. Стрелок нашего полка Василий Синицын сбил три истребителя противника с подтверждениями, впоследствии ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Игорь Жидов, Алексей Валяев-Зайцев.
Продолжение следует
