Осенний пролёт
Расставляя на воде утиные чучела перед вечерней зорькой, я уже почувствовал, что будет холодно. Темно-серые, свинцовые облака на северо-западе; кромки их подсвечены как-то тревожно, красно-оранжевым. Лёгкий ветерок, пахнущий морозцем, свежий такой, настораживающий. Мне подумалось, что зря я легко оделся, все-таки вторая половина октября, хотя несколько дней подряд перед этим была прекрасная мягкая погода, больше похожая на бабье лето, чем на октябрь.
Солнце уже садилось, пронизывая оранжевыми стрелами последних лучей промежутки между облаками у горизонта. Я забрался в шалаш. Просидел до самой темноты, но к моим резиновым уткам никто не подсел. Слышал несколько раз за вечер свист крыльев в вышине, но по характеру звука я понимал, что летят мимо. Когда утка снижается и садится, это сразу слышно и видеть не обязательно.
Пошёл в машину спать, чучела, как обычно, оставил на воде: никто не тронет, ночью здесь никого нет, да их не видно. Но спать нормально не пришлось, проснулся задолго до рассвета от холода, хлебнул горячего чаю из термоса и пошёл к шалашу: в движении всё-таки теплее. Вскоре услышал шум крыльев и шлепок с всплеском — звук посадки. На поверхности озера ничего не видно, еще совсем темно, усиливающийся ветер гонит волны, по высоте одинаковые с силуэтом чучела или сидящей на воде утки, поэтому, вглядываясь напряженно, часто гребень волны принимаешь за утку. Вскидываешь ружье, а «утка» растеклась, растаяла. Решил не дергаться, пока немного не рассветет и станет виднее. Вот, наконец, среди гребешков волн стали четко просматриваться силуэты чучел, значит, светает. И тут я увидел, как одно из «чучел» совершенно четко двигается в одну сторону, плывет вдоль цепочки своих неподвижных, только покачивающихся на волнах, коллег. Ну, тут уже все ясно: мушка накрывает переднюю часть силуэта, плавное нажатие на спусковой крючок, удар выстрела и пучок огня из ствола (еще почти темно, поэтому вспышка выстрела видна у дульного среза). Результата выстрела я не увидел, но и звука поднимающейся утки тоже не слышал, надо полагать, что попал. В волнах да в густых предрассветных сумерках на воде не видно. Решил не выходить, подождать. Но выйти и пройтись очень хотелось. Я успел продрогнуть на пронизывающем ветру и все ругал себя, почему не оделся теплее. На мне хотя и была ватная телогрейка, но старенькая, свалявшаяся, а главное — короткая. Поэтому, когда сидишь, все время дует в поясницу. Стало посветлее. Не выходя из шалаша, я оглядел берег в обе стороны от себя и справа, метрах в десяти, увидел у самой кромки воды покачивающуюся на волнах тушку убитой птицы. Я вышел и подобрал добычу. По форме туловища и положению лапок это была явно нырковая утка, но какой конкретно породы, я определить на смог, таких раньше никогда не добывал.
По мере наступления утра ветер усиливался и становилось холоднее. Метрах в ста от озера была небольшая низинка, которая летом высыхала, а с наступлением осенних дождей на дне ее между кочек постоянно стояла вода, то есть она превращалась как бы во временное болотце. Я решил пройтись по этой низинке, в основном, с целью согреться, а может быть, и что-нибудь спугнуть.
Пока шёл до нее, обратил внимание, что надо мной в сторону озера пролетело несколько уток, но возвращаться и садиться в шалаш не стал. В низине неожиданно для себя спугнул бекаса и сбил его. Неожиданность заключалась в том, что бекасы в это время встречаются крайне редко, в основном, они уже пролетели. Добытый мной экземпляр был в отличном состоянии: крупный (для бекаса) и очень жирный. Короткая прогулка немного разогрела меня, и я пошел к шалашу. Еще не доходя до берега, увидел, что сзади моих чучел, почти посреди озера, сидят несколько уток, судя по силуэту, нырковой породы. При моем появлением они не улетели, а отплыли дальше. Я сел в шалаш и стал терпеливо ждать. Вдруг на полевой дороге со стороны деревни с шумом и грохотом появилась лошадка, запряженная в телегу; в ней сидел какой-то мужик, который непрерывно размахивал кнутом да еще пел что-то. Явно навеселе! Уток он, конечно, спугнул. Становилось еще холоднее, ветер усиливался, пошел холодный моросящий дождь, среди струек которого вскоре я заметил белых «мушек» — первый робкий снежок! Сидеть из-за пронизывающего ветра было просто невозможно, я только было собрался опять выйти, как откуда-то, из снежно-дождевой мути, на озеро шлёпнулись две утки. Они оказались между мной и чучелами, вроде бы должно быть очень близко, но я с удивлением заметил, что в действительности дистанция довольно приличная, но в пределах выстрела. Я решил, что у меня искаженное восприятие расстояния вследствие ухудшения видимости из-за дождя и снега. Однако мешкать некогда: взяв на мушку ближнюю, я выстрелил, вторая улетела. Сразу выйдя из шалаша, я подобрал добычу (это был гоголь) и зашагал к машине греться. Вдруг над головой — характерный свист крыльев, даже не свист, а какой-то тонкий звон, его ни с чем не спутаешь — это гоголь. Взгляд вверх, ружье у плеча, вижу силуэт птицы, выстрел, и второй гоголь падает в пяти метрах от меня.
Тут мне подумалось, почему же это сидящие на воде гоголи показались мне так далеко, хотя чучела были сзади них. Я вернулся к шалашу и с ужасом увидел, что вся группа моих чучел находиться посреди озера, примерно в метрах ста от берега, и хорошо видно, что они вмерзли в лед, который почему-то образовался большим светлым диском вокруг чучел, а не от берега, как это обычно бывает. Ветром всю эту ледышку вместе с чучелами отнесло далеко от берега. Как достать чучела, ума не приложу, а бросать жалко! В сапогах туда не пройти, там глубина больше, чем по пояс; раздеваться и лезть голым в такую погоду — и говорить нечего. Хоть плачь… Я заметил, что ледышку с чучелами прибивает к куртинке камышей около противоположного берега. Пошёл туда. Если бы камышей не было, наверное, прибило бы к берегу, а камыши сослужили плохую службу — остановили этот «ковчег» опять на недосягаемом для сапог расстоянии. Я подобрал на берегу какой-то камень, прошел через камыши сколько было возможно, до чучел еще далеко. От собственного бессилия и злости я швырнул камень в сторону чучел, он упал на поверхность льда, пробил его и утонул. Вот тут меня осенило!
Метров двадцать шпагата у меня всегда с собой есть. В багажнике машины я нашел большую гайку, закрепил ее на один конец шпагата, другой конец привязал к руке (на всякий случай) и швырнул гайку к чучелам. Произошло так, как я и предполагал. Гайка пробила тонкую ледяную корку и скользнула вниз, но шпагат далеко ее не пустил. Тогда я аккуратно подтянул шпагат к себе, пока гайка не зацепилась за край пробоины во льду. Тут наступил самый ответственный момент: нужно было так ювелирно тянуть, чтобы лед не сломать, но одновременно заставить двигаться всю ледяшку. Это мне удалось, тем более, что пришлось двигать почти по ветру, который мне помогал. Я прошел краем камыша, вывел «ковчег» к чистому берегу, а тут уже мелко и все вопросы сняты. Пока спасательная операция проходила, я видел, как на озеро несколько раз садились и, спугнутые мной, слетали утки. Но мне было не до них, тем более что три у меня уже были, не считая бекаса, и это мой охотничий пыл охладило. Я был страшно рад, что удалось выручить чучела. Тем временем озеро стало сплошь покрыто ледяной шугой, и это означало, что скоро его скует совсем, вот тогда бы мне достать чучела не удалось. Я сделал это, как нельзя, вовремя.
Довольный, я наконец сел в машину, размышляя, что делать дальше. Судя по крайне неприятной — ледяной ветер, снег с дождём — погоде, нужно было бы ехать домой, но еще утро, да и приключение с чучелами добавило мне адреналинчику. Я решил отдохнуть и подождать. Через стекло машины мне хорошо было видно озеро. На него постоянно садились утки, появляясь как-то сразу с мутного неба. На воде их было плохо заметно, скрывали волны и ледяная каша.
Постепенно северный край неба начал светлеть, потом появились голубые прогалы в облаках, дождь и снег прекратились. Об охоте на озере нечего было и думать, оно на глазах покрывалось льдом. Я вышел в луга и спугнул большую стаю птиц, по характеру полёта, видимо, какие-то кулики, но из-за дальности расстояния породу не определить. Характерный полет стаи — она поднималась круто вверх, свиваясь при этом спирально — напоминало мне что-то из прочитанного ранее, но кто конкретно, вспомнить не мог. Место было совершенно открытое, подходить трудно, но птицы отлетали недалеко: сделав свою спираль, метров через пятьдесят они опять спускались на землю. После трех-четырех раз они, видимо, ко мне привыкли и подпустили ближе, но для выстрела мелкой дробью все равно далеко. Я перезарядил ружье самой крупной, какая у меня была — двойкой — и при очередном подъеме стаи выстрелил. Увидел, как одна птица упала. Подобрав добычу, я обрадовался и удивился. Это была ржанка. Сразу вспомнил, где и что о них читал. Еще
Вполне удовлетворенный, я решил не испытывать больше судьбу и уехал домой. Дома я сразу достал свои охотничьи справочники и определитель птиц. Во-первых, чтобы снять все сомнения в том, что добытый мной кулик — это ржанка, а во-вторых, попытался определить породу нырка, добытого мной первым ранним утром. Определить его породу я так и не смог, хотя он по описанию очень похож на нырка Бэра, но это невозможно, потому что они в нашей полосе не гнездятся и даже не залетают, наблюдались только на Дальнем Востоке.
На фотографии как раз изображен этот момент: на столе передо мной вся моя добыча и стопка охотничьих книг.
Осень длинная, и осенний пролет птиц идет тоже долго, начинаясь в нашей полосе в первой половине сентября и заканчиваясь в ноябре, когда все стоячие водоемы замерзли и только еще реки текут, постепенно, начиная от берегов, затягиваясь льдом.
Соответственно, и охота в период осеннего пролета бывает самой разнообразной и проходит в разных погодных условиях, начинаясь от теплых, почти жарких дней бабьего лета и заканчиваясь в ноябрьскую предзимнюю пору. Мне приходилось охотиться во все периоды осеннего пролета, но особенно ярко запомнилась та охота, о которой я рассказал.
В.Каледин
