Вот она — фотография улыбающейся девушки на фоне подъезда на Ленина 3. Упрямо ползущая трещина на фасаде, следы облупившейся краски, разваливающееся крыльцо

Под фотографией пишут, что «старый» район — «пережиток совка», в домах «запах разливающейся по подвалу канализации и алкашей», «гнилые трубы и древняя проводка». Там же, в комментариях, кто-то не жалует «новый» район" - «муравейник», «лысый», суетной.
У меня не получается критически думать о городе, о родине. Неправильным это кажется, что ли, как о матери говорить дрянное. Вспоминаю только: сижу, школьница после выписки, в сквере у «старой» детской поликлиники, в оранжевых бархатцах и в листьях тополя (вроде бы). Так легко и прохладно, будто время остановилось, и юность осталась — кто-то выдохнул её в меня насовсем. И теперь уж не думается о трубах, канализации - до того ли?

Недавно у меня крыша протекла, потолок зелёный, разборки с ЖЭКом, но это моё, моё — и липа моя из окна своим угольным телом тянется к небу, вплетается в него ветками: голубое в чёрном, чёрное в голубом. Так и пишешь, и целыми днями смотришь, как она всё пытается вникнуть в надземное, неземное. Как ворона гордая усядется на макушку, принесёт ей чуть-чуть вышины. Это моё любимое место — мой дом, вид из окна. Кусочек мира, который нисколько не меньше целого.

— Если бы у меня были деньги, я переехал бы отсюда на Берёзовую или Раменскую, — мечтает мой друг Женька. — Плевать, какой район: живёшь-то ты в квартире, и в ней всё должно устраивать.
— До работы, — говорит, — всё равно на машине езжу, а в магазине и так всегда толпа: старый ли, новый…

Женька вырос в «старом», на маленькой зелёной улочке со сталинскими домами. Здесь его маленький брат родился, бабушка умерла. Тут жил его друг, с которым они соревновались, кто быстрее и больше прочтёт из Александра Дюма, и какой-то пьяный мужик на лавке дал им впервые попробовать водку. Память заставляет жизнь происходить во всех направлениях: вот он движется назад, к своему детству, пахнущему молоком и мамой, а вот он — предчувствует будущее, будто пытается вспомнить то, что давно забыл…

Так и мне прошлое не отпустить: маленькая я качаюсь здесь на качелях, дедушка охает: «Высоко летаешь!» и поправляет кепку. У меня юбка жёлтая, в пёстрые васильки. Бабушка подходит к нам с тканевой сумкой из «Универсама», широкий двор плывёт в зелёной звенящей ряби, солнечные блики слепят глаза.

В этом ветвистом, цветастом, летучем «старом районе» происходила я. Что бы здесь ни случалось, я буду любить его, как любят своё невозвратное счастье, юных себя — имеющих целую жизнь впереди, и ничего — позади.

Как верно и прекрасно пишет об этом поэт Николай Рубцов:
«Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
<…>С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь».

Есть в новом районе детская библиотека им. А. С. Пушкина. В старших классах мы с ребятами приходили туда читать свои стихи. Как огромен был зал — так мнилось нам. Как много людей собралось! И слышу, как громко руки дрожат, ноги подкашиваются, щёки краснеют. Подхожу к своему первому в жизни поэтическому микрофону. Выдыхаю слово. Потом ещё одно. И ещё… Слова летят, наполняют набухший зал, сами становятся залом, зрителями, светом люминесцентных ламп.

Как отдать предпочтение какой-то части города, если повсюду скользят мои призраки, мои тени множатся и звучат. Всё-таки не поделить мне Саров на улицы и районы — только целое, только мир, каждая часть которого неотъемлема от меня самой. Моё прошлое, моё настоящее. Жизнь, получается.

«Ну, а где же лучше жить-то, в «старом» или в «новом?», — спросите вы. Да где угодно! Ведь главное что? Чтобы человеку было хо-ро-шо. Такая вот лирика.